Больной устал, побледнел, он еле шевелил губами.

– Ка… Катерина. Дракон потом, когда учуял, что дело дрянь… опять же Клещу бабу с дитем поручил. Или тот сам от его имени помогал ей… сперва деньгами и заботой… а после известия о гибели Шершина в Шанхае… увез ее куда-то и сам пропал.

– Откуда ты знаешь?

– Со… сорока на хвосте… принесла. На зоне… свой телеграф… – Савин отдышался и продолжил: – Тогда же передали… что часть казны Дракона исчезла. Основные средства… лежали в Гонконгском банке, а часть… в тайнике хранилась. То ли Шершин с собой… прихватил, то ли… кто другой… захапал. Я на Клеща грешу… они с Катериной будто в воду канули. Ищи-свищи! В тайге человека найти… все равно, что иголку в стоге сена. А ты спрашиваешь… жив ли Дракон?! Он бы… глаз не сомкнул, пока не отомстил…

В горле у Савина заклокотало, захрипело, и он надолго замолчал, пережидая приступ. Всеслав лихорадочно подбирал следующий вопрос, понимая, что он может оказаться последним. Бывший букмекер был плох, не зря он вызывал к себе священника.

– У Шершина были другие женщины?

– До Катерины? – больной приподнял веки. – Была супруга… невенчанная. Он ее бросил… ради новой зазнобы.

– А дети?

– Кажется… был ребенок, но точно не скажу. Не знаю…

– У кого я еще мог бы расспросить о последнем Драконе? – без особой надежды спросил Смирнов.

– Дракон… последним не бывает… он… всегда возвращается…

Сыщик не понял, однако переспрашивать не рискнул. Савину все труднее давались слова, дыхание прерывалось, губы синели.

– У него… в Москве… было лежбище… – простонал он. – Когда… пришлось решать… где надежнее отсидеться… Шершин вы… вы-брал Шанхай. Я… пре-дупреждал… чужая земля не мать… а мачеха…

Всеслав наклонился к уху больного, задал последний вопрос, от которого многое зависело.

– Как я могу узнать Клеща? У него есть особые приметы?

– Ми… зинец…

– Что именно с мизинцем? Кривой, татуированный… отсутствует? Что?

– Н-нет…

– Нет мизинца? – догадался сыщик.

Савин в знак согласия опустил веки.

– На какой руке? На правой, на левой?

– На… ле…

Глаза больного закрылись, сознание покинуло его. Но главное он сказать успел, – у Клеща отсутствовал мизинец на левой руке. Это давало Смирнову шанс.

В горницу вошла седовласая, сгорбленная старуха, – хозяйка дома, где Савин обрел свой последний приют, – она привела фельдшера. Сыщик встал.

– Уходите, – просто сказала она. – Смерть посторонних не любит.

Глава 26

С того памятного скандального торжества в «Элегии» с трагическим финалом Треусов неотступно думал о Лике. Она при близком знакомстве произвела на него неожиданное впечатление.

Гости отдавали должное крепким напиткам, изысканным закускам, и дамы не отставали от мужчин. Лика раскраснелась, ее щеки и губы пылали не от краски, а от вина, и чудно сверкали ее зеленовато-серые глаза, магнетически покачивались серьги в ушах, бросая изумрудные блики на ее длинную шею. Треусов старался оставаться трезвым, дабы не ударить лицом в грязь перед «высшим обществом», как он с оттенком презрения называл подругу Лены Алю и ее любовника Ростовцева. Присутствие Лики вносило скрытое возбуждение в эту разношерстную компанию, – волновало мужчин и бесило женщин.

Павел Андреевич, понимая, как безрассудно он поступает, не удержался от неуклюжего, нелепого ухаживания. «Что я делаю? – ругал он себя. – Соперничаю с Ростовцевым? Этого еще не хватало! Пожалуй, он примет меня за банального ревнивца, который так и не простил ему старой пошлой истории со Стеллой. А впрочем, он, наверное, уверен, что я ничего не знаю».

Воспоминания о бывшей жене накликали ее появление. Она таки отколола свой коронный номер, в очередной раз опозорила его.

События вышли из-под контроля и развивались по собственному сценарию, а их участники едва поспевали следом. Или опаздывали. Треусов действовал, как диктовали обстоятельства, – ему пришлось взять на себя бывшую супругу, успокаивать ее, поить лекарством… правда, домой ее отвезла Альбина. И все равно, несмотря на испорченный праздник, на то, что Лика ушла с Ростовцевым, а для Стеллы вечеринка обернулась кошмарным исходом… Павел Андреевич ни о чем не жалел. Произошло то, что должно было произойти: просто люди предполагают, а судьба располагает.

Зато он увидел нечто совершенно новое, волнующее и прекрасное в образе Лики. Вот бы ему такую женщину!

Треусова не пугали разборки с Леной, не пугали даже намеки следователя на «причастность бывшего мужа» к смерти Стеллы. От ревнивой женщины он отобьется, от обвинений в убийстве тем более. Помогут адвокаты, которым он заплатит; поможет и невыясненная до конца картина гибели жены, – она измотала себя бесконечными истериками, приемом транквилизаторов и алкоголя… могла по пьяни наглотаться чего попало. Клофелин понижает давление, а у Стеллы оно имело тенденцию подпрыгивать, особенно в последнее время. Да и явной причины убивать Стеллу у него нет! Какой в этом смысл, когда они уже поделили имущество и развелись? Тем более глупо решиться на подобное в ресторане, на виду у публики и официантов? Он понятия не имел, что Стелле взбредет в голову явиться той ночью в «Элегию»! Наверняка она следила за ним, хотела досадить, испортить развлечение, поссорить с Леной. Вот и допрыгалась.

Журбина тоже хороша! Нервы у нее, видите ли, не выдержали: сорвалась, ушла из ресторана, даже не попрощавшись ни с ним, ни со своими друзьями. Потом не отвечала на звонки… подумаешь, какая цаца! Страдалица невинная! Никто без вины не страдает, пора бы знать.

Сам собой вспомнился разговор с Леной, когда она, наконец, соблаговолила встретиться. Они сидели в маленьком кафе на Арбате, пили кофе и ели шоколадный торт. В большие окна светило апрельское солнце, а на лице Лены лежала туча.

– А на что это моя покойная женушка намекала в ту роковую ночь? – спросил он.

– Ну, хватит! – взорвалась Лена. – С меня довольно.

– Тише… светские дамы не вопят на все кафе, – пристыдил ее Павел Андреевич. – Не хочешь, не говори. Обсудим более насущный вопрос. Мой сын Олег… теперь, как тебе известно, остался без матери. Он будет жить с нами.

– С нами?! – Лена выпучила глаза. – С каких это пор мы проживаем под одной крышей?

– Придется, солнышко. Ты же так стремилась перебраться в мою просторную квартиру. Не вижу восторга в твоих глазах!

– Олег тебя терпеть не может, и со мной он, вероятно, не жаждет подружиться.

– Он мой сын! Если я оставлю его на произвол судьбы, это вызовет ненужные кривотолки. Видишь, смерть Стеллы для меня скорее минус, нежели плюс. А для тебя?

Он пронизал ее таким холодным, колючим взглядом, что Лене стало не по себе.

– Ты меня подозреваешь? – истерически выкрикнула она.

– На нас смотрят, – прошипел он сквозь зубы. – Изволь держаться в рамках приличия. Почему ты убежала тогда из ресторана? Ревность взыграла? Или еще кое-что?

– Пошел ты…

Лена вскочила, задела столик и пролила кофе на белоснежную крахмальную скатерть. Она выбежала на улицу, не чуя под собой ног. Сейчас ей было наплевать на разрыв с Треусовым, на провал планов и разрушенную личную жизнь. Сейчас она была готова убежать на край света, ничего не видеть, не слышать, забыть.

Если бы можно было начать все заново… с безоблачного, чистого детства… с бабушкиных сказок и завтраков в саду, под цветущими вишнями, когда белые лепестки их падают в вазочку с вареньем, и жужжат, жужжат вокруг мохнатые пчелы… Если бы можно было отследить, уловить тот роковой миг, когда корабль судьбы делает поворот в другую сторону от счастья…

По дороге из Ивановки в Москву сыщик ехал не торопясь, – любовался ржавыми, еще не полностью освободившимися от снега полями, голым, застывший в ожидании обновления лесом, всей этой неповторимой, застенчивой красой русской природы в преддверии весеннего расцвета, – и думал, думал…